Живописец [= Жена иллюзиониста ] - Наталия Орбенина

Горничная Кайса торопливо наводила порядок в гардеробе своей госпожи. Маша, полулежа на кушетке с томиком Рунеберга, пребывала в мечтах. Образы поэта переплетались с ее фантазиями. Мысль о побеге преследовала ее неотступно.

«И пусть на нас прольется свет

Из тверди золотой,

Пусть станет жизнь игрой планет,

Где слез не льют, где вздохов нет…»

Как всегда почти бесшумно появилась свекровь.

– Что вы читаете, моя милая? – спросила Аглая Францевна с улыбкой, которая всегда появлялась на лице баронессы, когда она обращалась к невестке. – А, Рунеберг! Отрадно, что вас так привлекает финская культура. Когда вы поживете с нами подольше, вы во всей полноте ощутите ее прелесть. А это вам для улучшения цвета лица и бодрости тела.

С этими словами баронесса поставила на край стола изящный стакан из тонкого стекла и, бросив выразительный взгляд на горничную, вышла. Маша взяла стакан в руки и долго всматривалась в розоватую непрозрачную жидкость. Теперь-то уж она знала, что таится за этой нежной заботой, что скрывает стекло стакана! Михаил передал ей совет обоих докторов, Скоробогатова и Миронова, как можно быстрее отказаться от этих опасных напитков, которые ведут к привыканию и делают человека рабом вызываемых ими ощущений. Но и внезапно отказаться тоже нельзя, организм уже пристрастился к сильному воздействию. Поэтому доктора советовали уменьшать дозу постепенно, сильно разбавлять питье водой, и тогда отказ от зелья пройдет менее болезненно. Оказалось, что Машино недомогание в Петербурге связано именно с тем, что она не принимала этих снадобий. Тщательно скрывая это от всевидящей свекрови, Маша теперь старалась поступать, как ее научили доктора. Поначалу ей и впрямь сделалось нехорошо. Но она понимала, отчего это происходит, и не только мужественно перенесла боль и дурноту, но еще и умудрилась скрыть это от мужа и баронессы. Зато ее перестали донимать страхи, непонятные видения и нелепые приступы неестественной страсти к мужу. И вот наконец она свободна! Ее сознание снова чисто, она опять способна принимать разумные решения, реально оценивать происходящее. Именно теперь Маша явственно осознала, как получилось, что она предала свою любовь к Мише и вышла за чужого, незнакомого, да к тому же еще и безумного человека. Она сама была почти безумна! Маша поежилась от воспоминаний. Ну уж нет, теперь она никому не позволит повелевать своим сознанием!

Аглая Францевна удалилась. Горничная перекладывала белье в комоде, аккуратно перебирая шелковые и батистовые сорочки, чулки, панталоны. Маша встала и обошла Кайсу так, чтобы та видела все ее действия. Решительным жестом снадобье баронессы было вылито в таз для умывания. Горничная и хозяйка несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Потом Кайса медленно двинулась к месту преступления, взяла в руки расписной фаянсовый кувшин, стоявший рядом, и вылила из него воду вслед за снадобьем. В тазу образовалась мутноватая жидкость, просто вода, в которой что-то мыли. Теперь, когда горничная пойдет ее выплескивать, никто ничего не заподозрит. Женщины не обменялись ни словом, но обеим стало все ясно.

Через несколько дней Маша вышла из дому в сопровождении Лайена и пошла в дальний уголок поместья, где был похоронен младенец Кайсы. Как и ожидалось, горничная была там. Кайса часто приходила к этому одинокому холмику, когда выдавалась свободная от работы минутка. И все в доме знали, где искать горничную молодой барыни. Кайса, услышав шаги, подняла голову и нахмурилась. Никто еще не нарушал ее горького уединения. Оставив собаку в стороне, Маша приблизилась к могилке, ступая по глубокому снегу. Кайса лопатой расчистила немного вокруг и теперь сидела на свернутой рогожке, уткнувшись в платок.

– Я побуду с тобой немного, хорошо? – спросила Маша и перекрестилась на могильный холм.

Кайса не ответила, только пожала плечами.

– Царствие небесное невинной душе! – тихо и с чувством произнесла Маша. – А ты успела окрестить его?

– Нет, – последовал глухой ответ.

– Как, должно быть, тебе тяжко! Я-то знаю теперь, что значит потерять любимого человека. И я знаю, что значит для женщины ребенок от любимого человека, – добавила она почти шепотом.

Кайса удивленно подняла глаза на хозяйку, но ничего не спросила. Маша тем не менее была уверена, что та все поняла.

– Поэтому, Кайса, я не могу более оставаться в этом доме. Тут сплошной обман, лицемерие. Безумие, безумие во всем. Даже Аглая Францевна безумна в своем желании скрыть правду, выставляя своего сына здоровым. Я думаю, что ее муж барон Корхонэн стал жертвой безумца, и это меня очень пугает! – осторожно, с расстановкой произнесла Маша, внимательно глядя на собеседницу.

Кайса удивилась речам хозяйки. Ее широкие брови изогнулись недоуменной дугой. Но после сцены с кувшином она ожидала чего-то подобного, неких шагов к откровенности. Тем более что горничная замечала, как молодая женщина куда-то убегает и возвращается, светясь от счастья. Что жизнь ее с законным супругом явно не задалась. И что страшная тайна семейства стала очевидной. Но самое главное, что не только Кайса подозревает, что Теодор был убит, и убит собственным сыном! Ее тяжкие раздумья на эту тему теперь подкрепились опасениями молодой хозяйки.

На самом деле, Маша мало что знала о смерти отца Генриха. Но они подробно обсудили с Михаилом, что может волновать горничную, какие струны можно затронуть в этой молчаливой и замкнутой душе, чтобы побудить Кайсу помочь Маше бежать из поместья. О таинственной смерти барона говорил следователь Сердюков, но вся эта история так и оставалась незаконченной, ибо тело барона так и не нашли.

Кайса молчала, ее лицо словно окаменело. Маша вынула ручку из теплой муфты и смахнула снег с аккуратного деревянного крестика. Горничная встрепенулась и поднялась.

– Пойдемте, барыня, темнеет уже, да и ветер поднимается, холодает. Не дай Бог, простынете, нельзя вам теперь.

И они двинулись к дому. Вечерело, сумерки сгущались в раннюю темноту. Маша шла бодро, опираясь на надежную руку.

Уже на следующий день после обеда, когда весь дом затих, Маша ушла, спрятав в муфте послание для Колова. А между тем Генрих, подождав, пока жена вернется, взял Лайена и пошел в лес. На пушистом снегу Машины следы были видны достаточно отчетливо. Верный Лайен быстро бежал, чуя направление. Генрих подбадривал собаку: «Ищи, ищи Лайен, где наша Маша?» Около старого гнилого дерева пес остановился и стал кружить, поднимая морду кверху и царапая кору когтями. Корхонэн задумчиво оглядел ствол, провел по нему рукой. Рука скользнула в расщепленный ствол дерева. Оттуда он извлек плотный бумажный пакет. Лайен затявкал и запрыгал, ожидая награды. Но хозяин не видел и не слышал верной собаки. Трясущимися руками он надорвал пакет и прочел послание.

Экипаж стоял перед крыльцом дома. Лошади переминались с ноги на ногу. От их мягких губ валил пар. Лайен крутился вокруг и тявкал. Уродливый безухий Юха еще раз обошел экипаж, проверил упряжь, все готово. Нынче в Выборг едет горничная Кайса Byори. Обе хозяйки надавали ей ворох поручений, как все успеть! Сама Кайса выпросила один день для какой-то своей надобности. Баронесса ее всегда отпускает, тем более что подобное случается редко. Юха на козлах за кучера, да и если надо подсобить, поднести и постеречь в случае чего. Из дома торопливо вышла Кайса, одетая в теплый меховой жакет, подаренный Машей на Рождество, и тяжелую шерстяную юбку, что делало ее фигуру еще более дородной. Собака бросилась к ней, желая поиграть, но Юха отогнал пса кнутом. За отъездом горничной из окна гостиной наблюдала Аглая Францевна. Генрих еще не выходил из спальни, накануне он весь день провел в обществе своих картин. А Маша, отдав горничной нужные распоряжения о покупках, еще раньше пошла прогуляться вдоль заснеженного края моря, как она часто делала теперь.